Новые старые грабли: будет ли в России банковский кризис?
Насколько уязвим российский банковский сектор к внешним и внутренним рискам, и что может стать катализатором нового кризиса?
Генералы готовятся к прошедшей войне. Экономисты готовятся к прошедшим кризисам. На какие грабли наступит российская банковская система, — на старые или на новые, — и можно ли предсказать очередной финансовый кризис?
Первое обстоятельство, на которое следует указать — это, конечно, уязвимость к внешним угрозам. О скором приближении нового мирового кризиса эксперты начали предупреждать еще с весны этого года. Многие индикаторы свидетельствуют о том, что мировая экономика может свалиться в рецессию. Один из индикаторов — инверсия доходности государственных ценных бумаг США, то есть превышение доходности краткосрочных облигаций над долгосрочными. В нормальной ситуации более «длинные» бумаги должны быть дорогими, следовательно, инверсия означает, что инвесторы ожидают проблем в экономике. Исторически это всегда предшествовало кризисам. Прибавим к этому торговую войну США и Китая, рост плохих активов и замедление китайской экономики. Наконец, в следующем — 2020-м — году исполнится как раз 12 лет с момента последнего глобального кризиса. Иначе говоря, все уверены, что мировой кризис можно только отсрочить, но не избежать. Это может стать «самосбывающимся прогнозом».
Среди всех сегментов российской экономики финансовая система страны может принять удар одной из первых. Очевидно, что никакой «тихой гаванью» в случае внешнего шока российский рынок не будет. В этом случае нас ждет классический сценарий: избавление от российских бумаг институциональными инвесторами, падение фондовых индексов и серьезное давление на рубль. Как мы уже успели убедиться, даже если источником мировой турбулентности будет американский рынок, инвесторы будут выходить прежде всего с «развивающихся рынков» (emerging markets), — а значит, все те же Россия, Бразилия, Турция, Мексика, Индонезия испытают самые большие потери.
Для российских банков такой сценарий неприятен в первую очередь по причине большой экспозиции на фондовые риски на балансах. Вложения в ценные бумаги сейчас составляют более 12 трлн рублей (более 13% от всех активов банков). Возможный обвал фондовых рынков и обесценивание ценных бумаг может стать критичным для ряда банков, в том числе и с точки зрения регулятивных требований (хотя мы уже были свидетелями того, как Центробанк разрешал временно учитывать ценные бумаги не по текущей рыночной стоимости для нормативных целей).
Второй фактор — что в таком случае произойдет с ключевой ставкой, может ли повториться история с ее разовым резким повышением в ответ на рост риска девальвации рубля.
Также остается открытым вопрос, возможен ли «кризис доверия» на банковском рынке и паника вкладчиков. В 2008-2009 гг. за счет оперативного внедрения инструментов поддержания ликвидности Центробанк купировал этот риск, хотя система понесла определенные потери. В 2014-2015 гг., несмотря на апокалиптические прогнозы декабря и даже слухи о падении банков из первой десятки, ничего драматического не случилось. Банки вслед за взлетом ключевой ставки повысили депозитные ставки. В результате после оттока вкладов произошло не только восстановление их объема, но даже рост депозитной базы, хотя она перераспределилась между банками в пользу крупных игроков и госбанков. Других серьезных последствий для банковской системы на самом деле этот кризис не принес. Проблема «валютных ипотечников» при ее масштабном социальном резонансе в плане влияния на банки была локальной: ухудшение качества розничного и корпоративного портфелей банков произошло, но не драматичное. Несколько месяцев банковская система жила в режиме заморозки, но затем довольно быстро вернулась в прежний режим работы. Тем не менее нельзя не отметить, что в ряде регионов оттоки вкладчиков были сильными, причем бежали и владельцы депозитов в рамках лимитов системы страхования вкладов, продемонстрировав низкое доверие не только к отдельным банкам, но и ко всей системе.
Сейчас зависимость банков от вкладов населения выше, чем 10 лет назад. В 2008 году доля розничных вкладов составляла порядка 25% от всех пассивов; к началу 2009 года она упала до 21%, а сегодня превышает 30%. Но даже при неблагоприятном развитии событий вкладчики-физлица не несут серьезную угрозу банкам. Скорее, более болезненным может стать бегство из частных банков юридических лиц — перевод счетов в те же госбанки. Впрочем, этот процесс идет уже на протяжении десятилетия и в острые моменты усиливается, но не более того. За десять лет доля госбанков на рынке выросла примерно с 50 до 70%, а число банков с госучастием (в том числе на уровне регионов) превышает 50, включая санируемые банки. Пять с лишним десятков госбанков — даже в Китае их меньше. Однако если для развития отрасли и конкуренции на рынке это становится определенным вызовом (о чем уже говорит не только ФАС, но и сам ЦБ, обещая их приватизировать в будущем), то с точки зрения уязвимости и финансовой устойчивости это фактор поддержки сектора. Оставим за скобками вопрос, кто заплатит за эту устойчивость.
Вообще чистка банковского сектора принесла свои плоды: сейчас среди крупнейших банков отсутствуют кредитные организации-«зомби». В первой сотне, безусловно, есть несколько проблемных банков, но масштаб необходимых санаций уже точно не будет таким драматичным, как это было с «Открытием», Бинбанком или «Трастом».
И санации, и принудительное удаление с банковского рынка сотен игроков за последние годы не связано с банковскими кризисами. И если в 2008 году ряд банков (ИБ «Кит финанс», Связьбанк и тд) как раз и получили реализацию рисков после внешнего шока — рисков ликвидности и рыночного, когда, имея фактически «пирамиду РЕПО», попали на маржин-коллы, — то после 2014 года отзывы лицензий и санации не были связаны непосредственно с финансовым кризисом. Ни «Югра», ни «Российский кредит», ни Мособлбанк и еще десятки аналогичных банков не стали жертвами рыночных рисков — падения ликвидности из-за бегства вкладчиков, валютного или фондового риска, ухудшения платежной дисциплины заемщиков из-за просадки экономики.
Самые большие истории краха российских банков связаны с одним риском: акционерным. Собственники банков слишком увлекались финансированием своих рискованных проектов, чаще всего строительства и девелопмента (а в этих сегментах и рыночная просрочка более 20%, чего уж говорить о «собственных» проектах, финансирование которых не проходило реальную процедуру оценки рисков). Еще хуже, когда такие банки изначально строили систему «технического» кредитования и фактически вывода активов за периметр. Стоит еще раз повторить, что, к счастью, сейчас на рынке таких историй на порядок меньше.
Наконец, last but not least: проблема пузыря в розничном кредитовании, закредитованность населения, потенциальный кризис плохих долгов. Об этом почти весь этот год спорят представили министерств, ЦБ и аналитики. Может быть, здесь кроется главный вызов сектору? Коэффициент обслуживания долга по необеспеченным потребительским кредитам (отношение платежей по кредитам к доходам) вырос за первое полугодие 2019 с 8,3% до 8,8%. На фоне снижающихся уже шестой год подряд реальных располагаемых доходов населения это тревожный звонок. Однако банковская система успешно преодолела и более высокие показатели коэффициента обслуживания долга, который в 2014 году достигал 9,3%. Да, почти половина заемщиков хотя бы один раз задерживали обслуживание платежей по кредитам, но львиная доля таких случаев — это просрочка на несколько дней, чаще всего связанная с плохим планированием личных финансов и забывчивостью. Большинство таких заемщиков в итоге обслуживают и гасят кредиты.
Кроме того, просроченная задолженность по розничному портфелю уже длительное время колеблется на уровне всего около 1% от банковских активов (или 5-6% от портфеля всех розничных кредитов). Конечно, такой уровень просрочки объясняется в том числе и ростом объемов выдач потребительских кредитов и ускоренным ростом ипотеки (с пока еще крайне низким уровнем плохих кредитов), на фоне чего просрочка «размывается». Однако за всю историю российского банковского рынка страны потребительское кредитование никогда не становилось системной угрозой, и только лишь один розничный монолайнер — банк «Связной» — утратил платежеспособность именно вследствие такой специализации и роста проблемных активов. Все остальные кейсы — это корпоративные или универсальные банки с проблемным корпоративным портфелем, либо вовсе не банки, а суррогаты, кредитовавшие технических заемщиков и покупавшие такие же технические паи закрытых паевых инвестиционных фондов (ЗПИФов) и доли в ипотечных сертификатах участия (ИСУ). Безусловно, риски розничного кредитования могут стать существенными для отдельных специализированных банков, но не для всего банковского рынка. К тому же охлаждение розничного кредитования после вступления с 1 октября в силу регулятивных новаций (в том числе для заемщиков с большой долговой нагрузкой) снижает эти риски.
Тем не менее, в розничном кредитовании есть и свой «черный лебедь». Новая реальность низкой инфляции и низких рублевых ставок может внезапно закончиться, и тогда — в случае устойчивого повышения стоимости фондирования —банки с большой долей кредитов, выданных под низкие ставки, столкнутся с «процентными ножницами», причем как раз эта история может затронуть очень значительный сегмент рынка. В первую очередь это ипотека. Все радуются историческим рекордам ипотечного рынка — ставкам ниже 8%. Одновременно с этим и средний срок ипотечного кредита вырос до 18 лет. У банков уже реально значимый объем ипотеки на балансах, и в случае разворота динамики ставок их ждет отрицательная процентная маржа, схлопывание роста портфеля и, соответственно, ускорение накопления просрочки и убытки.
Forbes, 23.10.2019
